«Я впервые увидел Адольфа Гитлера в августе 1922 г. Он произвел на меня сильное впечатление...

Особенно поразили меня его властные голубые глаза. Уже тогда я понял, что этот человек, чьи речи я читал с таким интересом, представляет собой совершенно необычный феномен.

Больше всего меня поразили его тщательно продуманные, сдержанные манеры. Не только мысли, но также способ, каким он выражал их, резко от­личали его от всех других людей. Они, казалось, исходили из самых глубин его существа. Они были простыми, ясными и вместе с тем убедительными.

Другая вещь, поразившая меня — убежденность в собственной правоте. Не было никакой возможности противоречить ему, вести с ним дискуссию. Он просто утверждал факты, которые его слушатели были обязаны признать.

Никто не мог оказать на него влияния, вынудить пойти на компромисс. Таково было мое даже первое впечатление...

 Несмотря на то, что я провел с ним много времени, никогда в течение всех тех лет я не узнал его лучше, ближе, чем при той первой встрече. Он был нео­писуемо далек от всех. Хотя миллионы людей преклонялись перед ним, Адольф Гитлер был одиноким человеком...

Он не хотел быть недосягаемым, но именно таковым его сотворила приро­да. Я думаю, что он сам страдал от этого. Несмотря на все, однако, он мог быть трогательно дружелюбным, сердеч­ным и веселым.... Когда он хотел расположить к себе кого-нибудь, он мог быть весьма чарующим и настойчивым.

Я знал сильных людей, которые шли к нему, полные решительных наме­рений заставить его отказаться от тех или иных планов. Через полчаса они выходили от него сияющие и довольные, со всем согласные и во всем готовые поддержать Адольфа Гитлера.

Адольф Гитлер также мог захватывать внимание, проявлять удивитель­ное чувство юмора и быть чрезвычайно красноречивым, особенно в беседах с молодежью. Когда он рассказывал о Первой мировой войне и своей полити­ческой борьбе, все слушали затаив дыхание.

 И когда он говорил об искусстве и архитектуре, проявлялась его артисти­ческая натура... и слушатели чувствовали себя неразрывно связанными с ним...

Для того, чтобы правильно понять Гитлера как личность, необходимо упомянуть еще об одной характерной его особенности: у него был горячий темперамент, и он не всегда мог себя сдерживать. Иногда это становилось очевидным во время дипломатических переговоров. Например, в Бад Годесберге (22 сентября 1938 г.) он хотел прервать переговоры с Чемберленом (британский премьер-министр), когда поступило известие о мобилизации че­хов. Его лицо покраснело, как обычно при гневе, и он вскочил со своего мес­та. Поднялся и Чемберлен. Я вмешался и этим спас положение. Адольф Гитлер (позже) поблагодарил меня. В период войны он однажды сказал мне откровенно: «Знаете, Риббентроп, иногда я просто не могу контролировать себя...»

Нет никакого сомнения в том, что Гитлер посвятил всю свою жизнь толь­ко одной цели: служению немецкому народу. Он жил, не щадя себя, жертвуя своим здоровьем, и до последнего вздоха не думал ни о чем, кроме будущего того народа, который любил превыше всего. Эта любовь руководила его мыс­лями и действиями. До самого конца он принимал важные решения в между­народных отношениях. Его неудача, как он сказал мне, была предопределена Судьбой. Почему его постигло поражение — пусть определят грядущие исто­рики.

 Очень трудно судить о характере феномена, гения, каким был Гитлер. Его нельзя измерять обычными мерками. Наиболее примечательными в нем бы­ли горячий патриотизм и фанатичная воля, с помощью которых он пытался сделать Германию великой. Он был убежден в своей миссии, для осуществле­ния которой, он полагал, его избрало Провидение. Его несгибаемая воля и энергия с трудом поддаются воображению. Поражали сила его разума и ин­теллигентность. Он всегда мыслил в рамках больших исторических перспек­тив и проводил исторические параллели. Для него образцом служил Фридрих Великий.

Несмотря на склонность к фантазированию, он был всегда реалистом и умел трезво оценивать ситуацию. Тем не менее, когда предпринимал ответ­ственные шаги, неизменно рассматривал себя посланцем судьбы, предназна­ченным Всевышним для Германии. Однажды он сказал мне, что всегда перед принятием важных решений (обычно ночью), на него нисходило состояние гипнотической уверенности, и благодаря этому он точно знал, что ему надле­жит делать, чтобы исполнить свой долг. Он был целиком предан интересам немецкого народа... и потому полагал, что даже насильственные меры были полностью оправданными...

В заключении могу сказать лишь следующее: я не знаю, кто он был; знаю только — это был великий человек!»

[198]